Ненавижу провожать Рахель в детский сад. Каждый раз, когда выхожу оттуда, сердце кровью обливается. В старом садике было то же самое. Мне кажется, что ей там невесело. Мне кажется, что ребенок собирает все свои душевные силы, чтобы пережить день, быть тихой и послушной, «сладкой», «милой», но главное – что ей там одиноко. А по вечерам она вымещает всё невысказанное на нас. Несколько недель назад мы встретили знакомых, которые своих детей не отправляли в сад вплоть до «ган-хова» (подготовительной группы), а потом забрали их из старших классов школы. Дети с 15 лет работали, сами оплачивали себе репетиторов и экстерном сдали все экзамены на аттестат зрелости. Родители считают, что изъятие из официальной системы образования детям пошло только на пользу. Не знаю, верно ли это и как отразится их решение на будущем детей. Но уверена, что, по крайней мере на момет принятия решения, дети были избавлены от немалых страданий.
Думаю, это будет последняя колонка, в которой речь пойдет о конкретном письме, написанном мной бабушке и дедушке в Кубинку. Собственно, хронологически, это, кажется, и было последее письмо. Оно было написано в конце сентября – начале октября 1992-го, а спустя чуть больше месяца мой дед умер в возрасте 69-ти лет. Смерть была внезапной, по-видимому, от инфаркта. Через несколько месяцев бабушка приехала в Израиль и стала жить с нами.
Заодно с письмами, хочу распрощаться и с темой школы – главной причиной моих подростково-иммигрантских страданий. И, по-видимому, одной из основных движущих сил моего взросления, а, возможно, – и моего личностного становления и формирования моих страхов. Пора замкнуть круг, закрыть ящик Пандоры, открытый около года назад в этой колонке – одновременно с началом учебного года. В письме речь тоже идет о начале года – моего первого учебного года в т.н. «средних классах» («хативат-бейнаим»), в школе «Мекиф Гило».
Дорогие баба и деда!!!
Я давно вам не писала! Так что теперь исправляю (или пытаюсь исправить) эту погрешность. У меня очень много новостей. Во-первых, я пошла в новую школу. Это, разумеется, не значит, что я переехала, просто с седьмого класса все дети переходят из «младшей» школы в «среднюю» школу». Как правило, «средняя» школа больше, чем младшая, потому что если это общерайонная школа, то туда собираюттся дети из всех микрорайонов, где они учились в «младшей» школе в своих микрорайонных школах. Вот я и перешла в районную «среднюю» школу.
Раньше эта школа считалась плохой из-за очень плохих детей, которые обзывают учителей матом, избивают маленьких железными цепами и проч. А также из-за бессильных учителей. Сейчас публика в массе своей улучшилась, в школе сделали капитальный ремонт, купили новое оборудование, а кроме того, пришли много новых хороших учителей. Мой класс хороший, с объективной точки зрения – никто не обижает, все относятся дружественно, мы переговариваемся, ко мне в класс перешли вместе со мной из последней моей школы много приятелей, я с ними общаюсь;но, с субъективной точки зрения, дела, получается, не так хороши. Во-первых, я никак не могу избавиться от постоянного ощущения борьбы и напряжения, которое завладевает всем мозгом. Каждый намёк на обиду, на пренебрежение мной воспринимается как оскорбление, открытый или скрытый призыв к борьбе и т.д. и т.п. А понятное дело, что когда человек борется против того, на что другие не обращают внимание или даже находят удовольствие, то он чувствует себя весьма дискомфортно, из-за этого моё поведение неестественно, я малообщительна и проч. Но зато у нас в школе очень хорошие учителя. Все они разные, но а) почти все справедливые, б) все хорошо объясняют, в) уже все успели в меня влюбиться. Дело в том, что случайно получилось, что наш класс сидит так, что почти все тихони и двоечники – на одной половине класса, а почти все отличники или крикуны – на другой. Случилось так, что я сижу на половине тихонь, и поэтому на своей половине одна я поднимаю руку. Этот контраст, видимо, и вызвал у учителей любовь ко мне (кстати, когда я поднимаю руку, а это случается постоянно, то меня почти всегда спрашивают и я всегда отвечаю правильно). Вот и всё о моей школе[…]
Приезжайте скорее!!! Я знаю, что деде почему-то не дают разрешания. Почему? Ведь и без того все военные объекты рассекречиваются, так что он не может никакой секретной информации передать Израилю, потому что эта информация уже не секретная. Так что приезжайте быстрее: было бы здорово, если бы мы справили дедин День Рождения здесь!!! Теперь я хочу рассказать одну очень страшную историю, которая случилась со мной пару дней назад. Дело в том, что у меня начались тики и мама мне дала за один день тридцать капель холидола (настоящее название лекарства – Халидол. Как выясняется, это лекарство предназначено для больных шизофренией, но на протяжении многих лет им пользовались для лечения тиков. Далее описываются классические побочные явления от этого препарата – Л.Р.). Весь этот день я просто засыпала, даже в школе, на моём любимом уроке – литература. Я чуть было не проспала остановку в автобусе, когда ехала на английский, а вечером пришла, заснула в семь и даже проспала приезд Вовки (он приехал в восемь, его привёз Рабинович, который его и встретил). Назавтра я проснулась в 7:30 примерно, мы решилии, что я сегодня в школу не пойду и я заснула, а проснулась в дведадцать. После этого я часок пободрствовала и опять заснула до четырёх. Проснулась. Но в шесть… меня начало крутить, голова повернулась на 90 градусов вбок и откинулась назад, причём когда я её старалась поставить на место, она с огромным напряжениием откидывалась обратно. Через пятнадцать минут она перевенулась на другой бок. Надо было видеть, как папа меня в это время кормил макаронами. У меня свело челюсти, поэтому я не могла как следует жевать и еда у меня вываливалась изо рта. Я была целиком измазана кетчупом и маслом, папа поддерживал мне голову, но она поворачивалась обратно и макароны падали мимо тарелки. После этого я легла (было примерно полседьмого) и заснула. Мама сказала, что это экстрапирамидные побочные явления от холидола. А сейчас уже всё с этим хорошо. Вот, в общем-то, и все новости, которые произошли за этот месяц. Как у вас дела? Как киевляне? Пишите ответ!!! Целую!
Лиза
Письмо завершается комическим постскриптумом – описанием моего пребывания в Беэр-Шеве, в доме моей подруги Полины и ее родителей, с которыми мы дружили домами еще в Москве. Привожу постскриптум почти полностью:
Штемлеры приехали, погостили у нас два дня, а потом, несмотря на то что уже возобновилась школа, меня отправили к ним в Беэр-Шеву, на природу. Из-за моих тиков. Тепер я расскажу, что со мной произошло в Беэр-Шеве за те четыре с лишним дня, что я там пробыла. Приехала я туда в субботу, а в воскресенье слухи о моих тиках пронеслись уже по всей улице, на которой живут Штемлеры.
Дело в том, что на этой улицце живут несколько семей: какие-то израильтяне, Штемлеры, пожилая пара из Кишинёва, семья из Новосибирска и семья с Украины. Штемлеры со всеми знакомы, ходят ко всем на чай и на борщ и сами приглашают. У меня там (в Беэр-Шеве) тоже не было недостатка в общении, правда, «духовное» общение было только с Полинкой, но я также общалась с Нюшей – кошкой Полины, Булькой – собакой украинцев, Машей – трёхлетней тупицей из Новосибирска – и Мишей – трёхлетним идиотом с Украины.
Теперь, когда я более или менее описала обстановку на улице, я могу приступить к сути рассказа. Украинцы пригласили нас на борщ. Полинка не пошла, потому что плохо себя чувствовала, а я пошла. Ну, поели мы борща, я села на пол поиграть с Булькой и вдруг подходит ко мне глава семейства и «отец русской демократии» и неожиданно стал проделывать какие-то пассы над моими руками, причём задавал мне вопросы вроде: «Чувствуешь ли ты лёгкие покалывания в кончиках пальцев?». Потихоньку я смекнула, что он… sic! Пытается воздействовать на меня методом Джуны, то есть через биополе. Надеюсь, понятно, что ни покалывания в кончиках пальцев, ни лёгкости я не почувствовала, но «великий лекарь» сказал, что «я у неё это мгновенно сниму!».
Но это «приключение» ещё не всё! Вечером я сижу у Штемлерв, играю с малышами Мишей и Машей, и вдруг врывается крепкая, широкая, светловолосая, типично русская бабёнка и неожиданно говорит: «Пойдём ко мне домой». Я спросила, зачем (уже на улице), а она говорит: «Ничего, ничего, это не гипноз, это как бабушки в деревнях лечили…» и т.д., и т.п. Я поняла, что это опять по поводу тиков, сказала, что надо бы сначала спросить у моих родитеелей, а она всё своё: «Это не гипноз, это как бабушки в деревнях лечили». Наконец мы пришли в дом, она посадила меня ровно под косяком двери, одела на голову платок и, положив свечку в какую-то кастрюлю, зажгла газ. Когда воск закипел, она перелила его в другую кастрюльку, с холодной водой, а затем, держа эту кастрюльку над моей головой, минут пять что-то шептала, а под конец сказала, чтоб я пила это месиво вместо простой воды и чая, да ещё и мылась им. Я, конечно, этого делать не стала и на этом кончилось моё приключение.
Баба! У меня к тебе большая просьба: сейчас в Москве продаются книги Толкиена, а также его мифологические словари, пожалуйста, купи всё, что увидишь.
Целую!
Лиза!
*
Мне сложно судить, нуждается ли письмо в комментариях и пояснениях. Кажется, оно говорит само за себя. И все же стоит прояснить несколько моментов: ощущение напряжения и постоянной борьбы происходило не от паранойи, как мне казалось в тот момент. Ежедневное пребывание в школе – гигантских джунглях за забором – действительно сопровождалось постоянной борьбой за существование. Не только для меня, хотя в 12 лет я была полностью погружена в собственные чувства и первые попытки рефлексии.
Помню девочку Сигалит, которая сидела за мной на протяжении всего учебного года и изводила меня простым, но изощренными в своей жестокости методом – постепенным проникновением в личное пространство. Она слегка, почти незаметно, подталкивала мой стул своей партой, будто бы случайно касалась моих волос. Я знала (или ошибочно полагала), что агрессией отвечать ей нельзя. Поэтому я пыталась смотреть ей в глаза. Но почему-то эти игры, кто первой отведет взгляд, никогда не помогали. Кажется, они только бесили мою противницу и влекли за собой новую агрессию с её стороны.
Еще помню разноцветные резиновые сапоги, которые гордо надела в школу и все просили дать померить, пока я не поняла, что надо мной издеваются.
Было, конечно, еще много подобных историй, более или менее жестоких и унизительных ситуаций, в которые попадала я – и попадали другие. Это был мой третий год в Израиле, первый год в «хативе», первый год переходного возраста и, видимо, пик социальной фрустрации, одиночества и напряжения. Это напряжение вырывалось наружу в форме тиков (подергивания головой), а тики, в свою очередь, лишь усугубляли положение в школе. Лекарства не помогали. Учителя – тоже. Моя классная руководительница, полная благих намерений, попыталась как-то провести с классом беседу на эту тему. Разумеется, не напрямую. Она рассказала историю про мальчика, у которого был слуховой аппарат, пищавший при резких звуках. Одноклассники намек поняли. И донесли до меня, что прекрасно понимают, кто этот воображаемый «мальчик», о котором говорила учительница. Инициатива учительницы превратилась в очередное звено в цепи школьных кошмаров. Видимо, несмотря на оптимизм, который я пыталась внушить бабушке и дедушке, учителя в «Мекифе» как были, так и остались бессильными.
Зато помогли поездки в Беэр-Шеву. И не благодаря колдуньям и экстрасенсам. Тесный домик, который наши друзья приобрели в новом иммигрантском районе, стал для меня настоящей дачей – редкой возможностью слиться с природой (поливать только что посаженный в пустыне садик) и отдохнуть душой от школьных мучений. Трудотерапия, как она есть. За этот приют и убежище я благодарна судьбе, родителям и, конечно, семейству Штемлер.
На Рош а-Шана, спустя ровно 22 года после написания вышеприведенного письма, мы с Рахель и небольшой группой друзей (в том числе и с Полиной) поехали на дикий, а потому почти пустынный пляж на Кинерете. И мне показалось, что я даю своей дочери отдохнуть от системы образования – так же, как в свое время отдыхала сама. Да, ей всего четыре года, у нее совершенно другие переживания и, надеюсь, что мой иммигрантско-подростковый опыт минует её. Надеюсь также, что не буду проецировать на нее свои травмы и страхи. Вряд ли мы в ближайшие годы переведем дочь на домашнее воспитание. Но маловероятно также, что я в ближайшее время перестану волноваться за неё и опасаться, что лучшее, чего можно ожидать от государственной системы образования – это минимизация ущерба.
Стопка писем, сопровождавшая меня на протяжении года, лежит на моем столе. Я не исчерпала ее до конца, и слава богу. Пора расстаться с ней – до поры до времени. Ни русскость, ни паранойя, ни душевные муки от меня никуда не уйдут. Но я постараюсь чуть меньше заниматься прошлым и чуть плотнее – настоящим.
*
При участии "Куланана" – инициативы по продвижению справедливости и разнообразия в обществе