Некоторое время после того, как Евгений (Юджин) Кандель, председатель финансовой комиссии, заявил о том, что проблемы бедности в Израиле не существует, я наткнулся на результаты исследования ЦСБ, где, кроме прочего, было дано четкое определение понятия «бедный». Выяснилось, что я отвечаю ему буквально по всем критериям.
Я — бедный.
הקליקו כאן לקריאת הטקסט בעברית
Это классическая история, в которой сочетаются невезение с наивной уверенностью в том что «мне ЭТО не грозит, ЭТО происходит только с другими». А в конце истории, ты смотришь в зеркало и тщетно пытаешься понять: как это могло случиться со мной?
Я рос не в провинции, не в бедном районе и не городе развития. Я не новый репатриант, и не отношусь ни к какому меньшинству. На самом деле, при рождении мне выпали очень даже неплохие карты. И я прошел традиционный израильский жизненный маршрут — хорошие отметки в школе, армия, университет, работа, семья и дети. Три года назад, когда на улице Ротшильд вырос палаточный городок, я тоже там был. Я верил, что если хоть немного снизить дороговизну жизни, то мы даже сможем купить квартиру.
Потом случился развод и сразу же все стало очень хрупким и нестабильным. Примерно половина зарплаты (вполне сносной — выше средней по стране) моментально уходила на алименты — потому что детям нужно что-то есть, иметь крышу над головой и одежду. Вторая половина кое-как покрывала мои собственные элементарные нужды — бензин на дорогу до работы, счета, питание. Потом предприятие, на котором я работал, пострадало от общего экономического застоя, и в ходе сокращений меня уволили.
Ты ищешь работу по профессии, по специальности, которая совсем недавно считалась вполне перспективной, и получаешь предложения — 6 000 — 6 500 шекелей в месяц (брутто), что примерно равняется размеру твоего пособия по безработице (нетто). Тогда ты прикидываешь: этой суммы хватит на выплату алиментов, и с грехом пополам на остальные обязательные ежемесячные расходы. Кроме этого, не остается денег даже на мороженое, не остается ничего.
Тогда ты берешься за любую подвернувшуюся работу по специальности, занимаешься одноразовыми проектами и халтурами, также как десять лет назад, когда был студентом. И все обещают тебе заплатить текущего числа плюс 30 дней, имея при этом в виду «плюс когда мне захочется тебе заплатить».
Но все это на самом деле не так уж страшно, и тебе совершенно не мешает даже то, что твой дневной рацион состоит по большей части из обычного хлеба, намазанного чем-нибудь, что предпочитают дети — шоколадом или арахисовым маслом (потому что это то, что есть дома). Единственное, что в самом деле не дает покоя — это неспособность посмотреть своим детям в глаза.
Несколько дней назад младшая попросила купить ей треугольник пиццы. Он стоит 12 или 13 шекелей — в зависимости от того, с добавкой он или без. И ты пытаешься убедить ее, что лучше поесть дома и что папина глазунья в тысячу раз вкуснее, и обещаешь превратить яичницу в смешную рожицу с носом из огурца и улыбкой из сладкого перца. Но она хочет пиццу.
Ты пытаешься ее отговорить потому, что заглянул в кошелек, и там осталось ровно 11 шекелей 20 агорот. Тебе не хватает целых 80 агорот, на один треугольник пиццы. Унизительно ругать себя на чем свет стоит за недостающие 80 агорот, но еще более унизительно, что у тебя их нет и ты не можешь купить ребенку эту чертову пиццу.
И тогда ты объясняешь, что ты очень хотел бы купить эту пиццу, и что они прекрасные дети, самые замечательные в мире дети, но у тебя просто сейчас нет денег. И тогда ее старший брат говорит: «У папы нет денег, давай поедим дома. Будет весело — я обещаю». А сам обеспокоенно смотрит на тебя и спрашивает взглядом — у тебя нет денег потому, что раньше мы просили слишком многого?
Большего всего на свете в этот момент ты рад тому, что оба они пока что достают тебе примерно до пояса, что позволяет тебе запрокинуть голову так высоко, что они не увидят выражения твоего лица. Младшая дочь соглашается с братом, она даже не слишком огорчена и спрашивает: « Папа, я нашла монетку 10 шекелей и бросила ее в копилку у мамы дома. Хочешь я ее тебе отдам и тогда у тебя будут деньги?» Она говорит это с таким ласковым выражением, что у тебя еще сильнее разрывается сердце.
Большая часть друзей уверенны, что с тобой все в порядке. Потому, что ты с ними об этом не говоришь — это слишком стыдно и ты не хочешь, чтобы тебя жалели. Потому, что ты ходишь в той же самой одежде, что ходил раньше — так что никто еще долго не догадается. Они не знают, что ты терпел зубную боль до тех пор, пока сестра не сказала: «хватит, пойди к врачу — я заплачу».
Они не знают, что если родители не подкидывают мне немного наличных, то я не ем ничего, кроме бутербродов. И хотя по мне и не скажешь, на самом деле я позволяю себе только один полноценный бутерброд в день и какой-нибудь пакет дешевых чипсов или бамбы (именно из-за высокой калорийности). Они не знают, что если уж совсем невмоготу и очень хочется побаловать себя чем-нибудь горячим, я покупаю в Макдональдсе маленький гамбургер за 10 шекелей, а после этого долго ругаю себя за расточительность.
Друзья, которые все знают, предлагают помочь и одолжить денег, но ты не берешь по двум причинам: во-первых нет никакой уверенности, что сможешь когда-либо вернуть долг, и во-вторых потому, что у тебя есть собственное достоинство.
Потому, что ты мужчина.
Каким бы ты ни был приверженцем идеи равенства полов и продвинутым феминистом, ты не можешь разочаровать сам себя как мужчина. А как мужчина, ты должен быть в состоянии содержать собственных детей. Как мужчина, ты обязан обеспечить их всем необходимым. Ты должен заставить море расступиться ради них, потому, что ты их так бесконечно любишь, и так хочешь, чтобы им всегда и всего хватало. И тогда ты понимаешь, что если твоя дочь предлагает тебе 10 шекелей «чтобы у тебя были деньги» — ты уже не совсем мужчина.
Ты знаешь, что ее намерения были такими же чистыми, как ее душа, но нет ситуации более унизительной, чем эта — ребенок, всего пару лет назад сидевший у тебя на руках, предлагает тебе помощь. Как мужчина, ты должен служить опорой, а вместо этого ты — тряпка, которая не в состоянии купить пиццу.
Еще через несколько месяцев ты находишь работу за небольшую зарплату, потому что в Израиле 2015-го года тот, кто платит зарплату выше минимума, уже готовит себе место на алее праведников. И ты делаешь вид, что все в порядке. На работе ты, как обычно, со всеми приветлив, но ты никогда не присоединяешься к коллегам, когда они в обеденный перерыв идут посидеть в соседнем кафе, и ты просишь прощения за то, что никак не сможешь прийти на новоселье этого, или батмицву, той, которой это очень важно и она тебя приглашает лично, потому что хочет, чтобы ты со всеми сдружился. Ты в состоянии все объяснить достаточно тактично и никто не в обиде, и ты ведешь себя как обычно, потому, что еще помнишь как это делается.
Но на самом деле ничего не «как обычно».
Потому, что у тебя нет денег, и банк не даст тебе ссуду, и у тебя нет никакого кредита. И если бы твой папа — пенсионер не давал тебе денег на бензин, а мама не пустила пожить в небольшую пристройку рядом с их домом, то ты вынужден был бы спать в машине рядом с работой.
Потому что ты относился к среднему классу. Но немного невезения, немного «все будет хорошо» и «со мной этого не случится», и легкая нестабильность превращается в полный развал. И ты еще веришь в то, что выкарабкаешься. Потому что когда ты был ребенком, тебя ведь учили, что если ты будешь хорошо себя вести и все делать правильно, то все будет в порядке. Но почему-то все чаще тебе кажется, что правила изменились, а тебе забыли об этом рассказать.
А потом опять дети звонят и спрашивают «Мы поедем в эту субботу на море и будем есть там мороженое? Ведь война уже кончилась». Благодаря службе тыла, в предыдущие два месяца ты мог на этом экономить. И снова мама заботливо оставляет тебе 100 шекелей под дверью.
Сто шекелей — говоришь ты себе. Огромная сумма.
Этого хватит на мороженое, на стоянку у моря, и, может быть, даже на пиццу, вместо того, чтобы снова кормить их яичницей со смешной рожицей из овощей. И у тебя уже нет никакой гордости, никакого самоуважения и достоинства, но в эту субботу, по крайней мере, у них будет пицца.
И единственное, что как-то ободряет, это тот факт, что ты пока что еще чувствуешь все эти тысячи иголочек, которые вонзаются прямо в сердце. Потому что ты знаешь: когда ты перестанешь чувствовать боль, когда это перестанет тебе мешать, перестанет унижать, ты забудешь, как это было раньше — совсем недавно — когда ты еще был как все.
Когда-то, когда ты еще не был бедным.
Когда это случится, ты потеряешь последнее — человеческое достоинство. Достоинство целеустремленности и веры в то, что однажды, пусть через много лет, ты еще сможешь вылезти из этой ямы. Что однажды ты снова будешь наверху.
